[hide]http:/shilovalilia.ucoz.ru/[/hide]
Я — Шилова Лилия.
О том, как «счастливый» случай — смерть его отца — помог Евгению Марченко начать осуществлять его давнюю мечту.
Часть вторая.Revival*! (Энтузиаст)
Это случилось в наши дни… Он мог часами рассматривать эти простенькие черно-белые фотографии. Было в них что-то прекрасное, завораживающее, притягивающее взгляд и одновременно пугающее… Все потому, что люди, изображенные на этих фото… были мертвы.
***
У него уже давно не было работы. Тот диплом юриста, который он получил лет десять назад, уж не имел никакого значения, потому как он не работал по нему ни единого дня. Да и те жалкие попытки найти работу обычно заканчивались увольнениями. Он нигде не проработал более двух месяцев. Обычно сценарий был один и тот же, как под копирку: он работал, старался выполнять работу, как это было положено, или как он сам представлял себе, «как это было положено», точнее, как это было только более возможно хорошо исполнять для дела, честно и добропорядочно в той безобразнейшей степени раздолбанной разрухи, что царит во всех этих частных ООО «Три дырки». Скромный и тихий молодой человек с чуть раскосыми глазами был со всеми вежлив, но неразговорчив и не подпускал себе людей более чем на метр своего законного личностного пространства. пытаясь сохранить в себе хоть какие-то остатки собственного достоинства, он упорно отказывался, холуясь, пить чай с начальством, ненавидел всякое панибратство и не раскрывал никому душу из боязни, что туда наплюют. Но что касается его старательности в работе, за что бы он ни брался, он исполнял свою работу почти идеально, но его все равно увольняли… за странность.
И вот теперь — полная пропасть. Он жалкий иждивенец, живущий на крохотную пенсию мамы, с которой он теперь почти не общался. Жена давно ушла от него из-за нищеты. Детей не было. Как, впрочем, цели в жизни тоже. Точнее сказать, он был один из тех представителей нашего поколения семидесятых, которые, пройдя в своем хрупком детстве через собачьи девяностые с их бандитскими законами, не нашли себя в жизни.
Он уже пережил два предательства, первое — в раннем детстве, когда от него ушел родной отец, и сейчас, когда жена ушла от него к другому. Но только то, первое предательство, он почти не помнил — оно лишь заронилось в закоулках его детской души зерном глухой злобы к отцу за то, что не было его рядом, за то, что некому было заступиться, когда над ним издевались в школе, некому было учить его водить машину, но второе, а именно уход жены, оставило в его душе глубокую незаживающую рану тем, что оно слишком ясно и грубо открыло для него безобразную и старую как мир истину: ЛЮБВИ МЕЖДУ МУЖЧИНОЙ И ЖЕНЩИНОЙ НЕТ, НЕ СУЩЕСТВУЕТ И НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, женщина, самка, как и любой товар, слишком легко покупается за комфорт. Ей нужен был комфорт. А комфорт покупается за деньги. Она ушла к тому, у кого были деньги, кто мог дать ей этот комфорт… У него их не было. Его сердце словно разбили и выбросили на помойку.
Другой бы в его жизни давно наложил на себя руки или спился на худой конец. Только не Женя. Он не пил. Он делал это не из принципиальности, а потому что просто НЕ МОГ ПИТЬ. Индивидуальная непереносимость спиртного. Слышали о таком? Так я поясню, это когда человек пьет и не пьянеет, то есть не достигается законная цель самого опьянения — кайфа, веселья, хорошего настроения, наконец, спасительного забытья, всего того, зачем человек, собственно, тянется к рюмке. А те кто не пьют в нашей гребаной стране автоматически становятся изгоями, потому как нарушается сам дух панибратства, ибо, как сказал летописец, «нет веселья на Руси без пития».
Евгений упорно не пил, не позволял себе опускаться, потому что видел свое предназначение в чем-то более возвышенном, чем этот бессмысленный грязный южный городишко Белгород. Однако после развода он замкнулся совсем. Целый день сидя у компьютера только и делал, что разглядывал фотографии… Мрачность викторианского фото развлекала его, отвлекала от отчаянности его настоящего жалкого положения. «Жили же люди!» — завистливо вздыхая, восклицал наш герой, разглядывая мертвых. Когда он думал о смерти, все остальное уже не имело никакого значения. Его личные горести, униженное жалкое положение маменькиного сынка, безденежье уходили куда-то на второй план. «Ведь смерть, смерть, это и есть самое справедливое!» — с радостью в душе думал Евгений, как будто вдруг, в одночасье, расставаясь с постылым и бессмысленным прошлым, обретал свой собственный смысл жизни. Когда-нибудь и он станет её верным хроникером!
От предателя-отца остался старенький черно-белый фотоаппарат. Это было то единственно жалкое имущество, что его матушке удалось отсудить у отца после развода, да и то со скандалом. Квартира, машина, дача и все прочее мало-мальское полезное имущество отошло отцу, который в то время работал в органах милиции простым лейтенантом. Ну, теперь-то вы, мой читатель, хорошо понимаете, на чьей стороне была сила закона…
Ещё в старые, советские времена, когда Женя был школьником и носил красный пионерский галстук, он учился в кружке фотографии, что располагался в близлежащем Дворце пионеров на улице Ленина. Там с этим стареньким фотоаппаратом отца впервые он и познал все тайны фотоискусства: как правильно ставить свет, антураж, располагать модель. В школе Женя Марченко был довольно средним учеником, все предметы, кроме рисования, давались ему с трудом, и это была та его единственная отдушина, то, что он всегда делал «на отлично». «Женька, да ты талант!» — восклицали родственники, когда на потеху им он снимал семейные застолья. В угоду матери и в университет поступил… на юридический, ибо каждая добра желающая мать всегда мнит из своего чада юриста, наивно полагая, что если человек знает свои права, то тогда им трудно манипулировать, да и не достанется её чаду тот же крест, который пришлось вынести ей, бесправной русской матери-одиночке. А душа требовала чего-то большего… великого…
«То что надо!» – воскликнул Евгений, доставая с запыленной антресоли старенький фотоаппарат. Фотоаппарат оказался, конечно же, сломан.
Он починил его, взяв последние деньги у матери. Если раньше он вообще не просил денег и на заботливый вопрос матери: «Тебе что-нибудь принести, сына?» из-за монитора отвечал глухим раздраженным рыком: «Мне ничего не надо», то теперь он безо всякого спроса и зазрения совести сам взял деньги у матери, потому что у него была цель, и он теперь точно знал, для чего он живет и в чем было предназначение его ничтожной жизни, которое столько лет было скрыто от него за мраком бессмысленного существования. Он — фотограф, ЗАПЕЧАТЛЕВАЮЩИЙ ВЕЧНОСТЬ.
Чего, казалось бы, проще, покойник — он клиент смирный, никуда не бежит, никому не жалуется. Ему не надо говорить — «скажите «чи-и-из» или, к примеру, «не моргайте, сейчас вылетит птичка!» Казалось бы, снимай да снимай, как тебе того хочется, знай себе находи нужный ракурс… Но не так-то все просто, как кажется с первого взгляда… Тут свои правила, предпочтения, маленькие секреты, тысячи и мириады удивительных мелочей, нюансов, от которых порой кардинально зависит качество снимка…
Во-первых, объект должен быть юным и прекрасным. Недаром же самыми желанными клиентами для мастеров викторианской эпохи были дети и девушки. Нетронутая юность прекрасна своей нежностью даже в гробу. Стариков снимать избегали, ибо старость сама по себе безобразна, а искажавшая черты смерть до того уродовала её, что на такие «работы» едва было бы можно смотреть без отвращения. Однако, немного желающих найдется умереть в молодом возрасте. Смерть косит стариков, когда уже сама жизнь, изрядно поработав над бренным человеческим телом, разрушила его первозданную, созданную по образу и подобию божественную оболочку… Мертвые толстяки и люди в весе тоже мало подходили в качестве арт-объекта, потому как из-за изобилия жидкостей в теле быстро расплывались, раздувались, как утопленники, и начинали прежде времени разлагаться. Были и половые предпочтения. Мужчины в гробу в большей массе своей грубы и отвратительны. Даже в те времена мало ли находилось ценительниц «мертвой» мужской красоты, ибо всегда и во все времена именно женщина представляла собой объект для любования мужчины, но не наоборот.
Было и ещё множество трудностей. Во-первых, для такого подобного тонкого дела, как постмортем, нужна студия. Сделать качественный снимок в морге с его тусклым освещением, где и надлежит пребывать всякому добропорядочному покойнику до похорон, практически невозможно, тем более в таком отсталом уездном городишке, как Белгород, где большинство таких учреждений контролирует так называемая «похоронная мафия». Да что эти совковые, тупые, забитые людишки, его земляки, вообще могли понимать в красоте мертвого тела. Аляповатый, безвкусный веник-венок, грубо сколоченный, обитый попугайной отделкой гроб, увядшие гвоздики, прошедшие уже не один круг крематория, вся эта пригробная клоунада: притворные слезы, стенания, истерики «на кого ж ты меня оставил(а)» и… полное забвение через неделю — вот их удел. Да и обратись он с подобным предложением к скорбящим родственникам, это восприняли бы как издевательство над телом, и пожалуй, кончилось бы тем, что его поколотили бы. Вывеси он свое объявление для желающих у моргов Белгородчины, похоронная мафия приобщила б его к числу своих клиентов ещё до того, как нашелся бы первый «желающий» запечатлеться «на вечную память», ибо эти ребята не любят конкуренции в своем деле даже там, где её нет и не может быть. Другое дело свадебный фотограф — тупо, грубо, пошло, но за этот притворно радостный человеческий маскарад платят деньги. Нет, он не для того родился, чтобы запечатлевать этот глупый человеческий фарс под названием «свадьба», эти толстые, тупые рожи пьяной родни, изображающие счастье. Он — ВЕЛИКИЙ ФОТОГРАФ ВЕЧНОСТИ. И он не отступит от своих намерений, чего бы они ему ни стоили.
Но чем более очертания его сверхидеи возродить забытый жанр посмертной фотографии пытались найти себе выход в реальном воплощении, и прежде всего в воплощении ПРАКТИЧЕСКОМ, тем он больше убеждался в невозможности такого воплощения. Это приводило его в полное отчаяние… и день за днем, бесполезно губя свои дни у монитора, он пересматривал уже давно знакомые снимки… пока…
Тот судьбоносный звонок раздался утром. Он проснулся от того, что плакала мать.
— Отец умер, — всхлипывая, сказала она, вешая трубку.
— Ну и что, — тихо огрызнулся Евгений, — не мешай спать.
От вчерашнего сидения за компьютером у него страшно разболелась голова, и дурной сон, обыкновенно с неуправляемым кошмаром, только усиливали его раздраженное состояние.
— Он оставил тебе квартиру.
Евгений вскочил. Какая-то непонятная сила азарта вмиг наполнила его расхлябанные бездельем члены. «Вот оно! Revival!»*
*Revival – в дословном переводе с англ. «воскрешение», «возрождение».