[hide]http:/shilovalilia.ucoz.ru/ [/hide]
Я — Шилова Лилия.
О сложностях жизни с маньяком. Комната-мемориал.
Часть четвертая.NaturMORT. Комната памяти. Пробный вариант
Его удивляло, что в квартире Алены одна, самая маленькая комната, была всегда заперта.
— Здесь кто-нибудь живет? — как-то спросил он Алену.
— Здесь живет моя мама.
— Можно войти?
— Боюсь, что там нет ничего интересного.
Тем не менее, она нехотя дала ему ключ. Он вошел в темную, запыленную, сырую хрущевочную каморку. Поначалу от темноты и сдавившей его легкие сырой затхлой пыли он ничего не мог разобрать, но постепенно силуэты предметов начали обретать свои законченные формы. Мебель была зачехлена черным капроновым бархатом, хотя комната и располагалась на южной стороне, плюшевые темно-коричневые шторы не пропускали ни единого лучика, треснувшее, отсыревшее от воды и времени зеркало, висевшее напротив кровати, которое тоже было покрыто черным полупрозрачным капроновым покрывалом, придавало комнате какой-то особый, трагический колорит гибели. Аккуратно застеленная кровать, занимавшая добрых полкомнаты, была убрана так, словно ждала покойную хозяйку, если бы той вдруг вздумалось прийти с кладбища и навестить свою любимую дочь. Видно было, что, несмотря на отсутствие спящего, белье регулярно стирали. Тут же на стене с темно-серыми обоями висели сломанные часы, показывающее время, когда умерла Алёнина мать. «В черной-черной комнате…» — с усмешкой вспомнил про себя детскую считалочку Евгений.
— Я называю эту комнату комнатой памяти. Вот на этой самой кровати она и умерла, — всхлипнув, пояснила Алена.
Евгений бросил взгляд на стол, где стоял портрет Алениной матушки, перевязанный черной лентой. У фотопортрета ушедшей лежала та самая курага — сморщенная, безобразно высохшая, как дряхлая девяностолетняя старуха, вся покрытая пылью и плесенью и оттого уже почерневшая. Мучительно не хватало света, и оттого было трудно дышать, даже ему, мысленно приучившему себя к созерцанию тлена; чтобы тотчас же перервать это мучительное состояние, он невольно отдернул штору.
— Нет, не надо! Сделайте как было! — вскочив, закричала Алена. — Всё должно оставаться, как при маме. — Она сама задернула штору «как было» и зажгла стоявшую на столе свечу. Мрачная комната наполнилась мягким свечным светом, придавая помещению какую-то неповторимую таинственную и печальную прелесть тихого сельского кладбища. — Вы теперь, наверное, тоже считаете меня сумасшедшей? Скажете, зачем ей этот пантеон? — грустно улыбнулась она.
— О нет, нет, что Вы, Алена! Наоборот… В наш грубый совковый век мало у кого встречается столь чувственное восприятие смерти.
В подтверждение своих слов он вытащил фотоаппарат и сделал несколько снимков печального урочища. Постмортем — натюрМОРТ.
— Вы фотограф? — интересуясь, спросила она.
— Да, имел несчастье учиться когда-то… Но это скорее увлечение. Блажь… к тому же не приносящая ни копейки денег.
— А можно спросить, что Вы снимаете?
— Уходящую натуру, — глядя в пустоту, почти автоматически ответил Евгений. Он чуть было не ляпнул «ушедшую», но сказал «уходящую» и даже за это проклинал свой не в меру болтливый язык.
— Это как? — не поняла она.
— Эх, Аленушка, ну зачем Вам знать то, чего не следует знать, — вздохнул он. (Под плотным плюшем он заметил силуэты стула). — Сядьте лучше-ка на этот стул, я сделаю Ваш портрет на фоне мамы.
— Это ещё зачем? — запротестовала Алена.
— Здесь подходящий антураж. Я… я просто хочу снять Вас… с маминым фото… будто вы все ещё вместе.
Она села, красиво положив руку на стол у фотографии. Чтобы добавить смысловую «изюминку», Евгений дал ей в руку розу.
— Ах! — вдруг укололась она шипом. Из пальца закапала алая кровь, которую он тут же услужливо слизнул. Всосав в себя вкусную теплую и соленую каплю, он зажал ранку платком.
— Что Вы делаете? — смутилась она.
— Простите, не хотел, чтобы Вы испачкали скатерть.
— Колется. Роза колется.
— Держите цветок осторожно, — он нежно расправил её пухлые, но красивые, словно из розового фарфора, пальцы. — Вот так, отлично! А теперь сделайте задумчивое лицо, будто Вы смотрите куда-то вдаль… — Услышав это, Алена, вместо того чтобы «сделать задумчивое лицо», тут же расплылась в широкой глумливой улыбке, обнаружившей недостачу нескольких передних зубов, что очень портило её. Тем не менее вышло так, что фотоаппарат Евгения сделал кадр — испорченный кадр.
— Я же сказал — задумчивое лицо! — в раздражении закричал он. Но она только ещё больше прыснула новым приступом дурацкого хихиканья, закрывая рот руками, не в силах остановиться.
— Ну в чем дело, Аля?!
— Я не могу.
— Чего ты не можешь?
— Делать задумчивое лицо. Когда ты говоришь «сделай задумчивое лицо», мне почему-то тут же хочется смеяться.
— Ты хоть знаешь, сколько стоит один такой снимок?! Ты знаешь?!
— Ну прости!
— Прости, — ворчал Евгений. — Хорошо, тогда я не буду говорить тебе «сделай серьезное лицо». Внимание, ПТИЧКА!
— А-ха-ха-ха-ха-ха!!!
— Что?!!! — начал выходить из себя Евгений, уже совершенно серьезно готовый разбить фотоаппарат о голову Алены.
— «Птичку» тоже не надо! — разрываясь от идиотского гигикаканья, заломалась она, словно какой-то внутренний адский мим кривил её лицевые мускулы. — «Птичку жалко».
«Дура», — выругался про себя Евгений.
— Послушай, а когда умерла твоя мама, ты тоже вот так строила рожи? — раздраженно спросил Евгений. Лицо Алены и теперь сделалось не серьезным — гневным.
— Не трогай мою маму, понятно тебе?!
— Так вот я и хочу, чтобы ты представила, что твоя мама только что умерла. Она лежит здесь! Вот её труп…
— Хватит, довольно с меня, мне надоели эти твои жестокие шутки. Я пошла.
— Сидеть!!! — он властно пригвоздил руку Алены к столу.
— В чем дело?! Отпусти меня!
— А ну сидеть!!! – Удерживая на её стуле, он нажал на затвор. На фото лицо все равно получилось не задумчивым, но испуганным. И третья фотография была испорчена. NaturMORT не получился.
***
— Прости, прости, Аленушка, увлекся, это со мной бывает, этого больше никогда не повторится. — Словно последний раб, Евгений ползал перед дамой сердца на коленях, обхватив руками её ноги и целуя её опухшие от веса ступни.
— Я просто не хочу, чтобы в моем доме на меня орали! Довольно я натерпелась от мужа. А если ты так будешь себя вести, то впредь знай, вот тебе бог, вот — порог. Забирай свои шмотки и выметайся из моей квартиры.
— Не буду, Аленушка, честное слово, не буду! – Вымаливая прощение, он клялся ей в любви, целуя руки.
Она простила его на этот раз. Недаром же каждый влюбленный знает — чем тяжелее ссора, тем слаще перемирие…