И не осталось никого

Мой рассказ. Приятного (надеюсь) прочтения, заранее благодарю каждого из вас за уделенные время и внимание.
Публиковалось также здесь: [hide]http://www.proza.ru/2014/08/27/1784[/hide]Когда напугавший всех до смерти звонок в дверь смолк, кто-то шепотом вскрикнул:

— Генку, похоже, увезли в дурдом!

— Глупости!

И кто-то неподалеку икнул.

— Неа, забрали в вытрезвитель на улице Марата!.. — охнуло испачканное сажей лицо, спрятавшись от ужаса за подранный синий диван, и заверещало, тряся рыжими буклями: — Не может Генка быть в дурдоме! Пропадет он там, нельзя ему к психам, ё-моё…

Чумазая эта физиономия принадлежала Коте, существу бессмысленному и бесполому. Трезвым существо не бывало, наверное, никогда. Вылезшая из старого советского шкафа девчонка лет двадцати зло плюнула Коте прямо в морду. Морда поспешила уткнуть взгляд в настольный календарик. В нем значилось третье октября тысяча девятьсот девяносто третьего.

— С чего это нельзя? С чего не может быть? Ты где, дурачина, живешь вообще? Здесь тебе не сказка, и не тот свет. Закурить дай имениннице.

Котя, буркнув: «Ишь, Розенблюмиха, наглая», прикурил папироску «Ява», которую Верочка Розенблюм у него тут же отобрала. Затянувшись покрепче, ее точеное тельце, венчаемое кудрявой головой, в немом отчаянии уплыло к подоконнику, на котором восседал с деловым видом тощенький и белобрысый Игнат. Лицо его, тонкое, острое, озарилось мыслью:

— Постойте, народ… Может, он вообще умер где-нибудь? – руки же его, тем временем, схватили смеющуюся Верочку за талию.

Котя обиженно засопел, переползая в угол:

— Сколько раз говорено уж было, нельзя Генку одного за выпивкой отправлять. Шла бы Верка, ну. Теперь вот никакого дня рождения… А в прошлом месяце…

— В прошлом месяце и водка была дешевле, и жить нам оставалось дольше, — расхохоталась Верочка, кокетливо тряхнув локонами, но смех ее оборвал телефонный звонок. Верочка удрученно скривилась, провожая взглядом исчезнувшего в коридорной полутьме Игната.

«Опять, наверное, в гости напрашиваются. Тоже мне, друзья, надоели уже», — подумала Верочка, и выбросила дотлевающий окурок в окно, однако, почуяв что-то неладное, выглянула в коридор. Чуть слышно подошла сквозь темень к Игнату. Вопросительно вскинула бровки, на что Игнат ошалело, даже обреченно кивнул:

— Где, говоришь?.. Узнаю – убью. За то, что Верке праздник испортил. Еще раз убью, да. Проспись, ага.

И, нажав на рычаг, зло ухмыльнулся. В коридор выполз Котя.

— Ну и где Генка? Где водка? – пискнул он.

— Надрался уже нашей водкой, как черт. Завтра придет.

— Но он же… откуда-то звонил? – удивленно проговорила Вера.

— Звонил, как же. С того света!

Котя и Игнат расхохотались, повизгивая, да так, что Игнат сполз на пол по стенке и столкнулся с Котей лбами. И засмеялись они еще отчаянней, только Верочке не было весело.

— Где он? Адрес оставил? Игнат! Я кому говорю!

Насилу разобрав среди гогота и улюлюканья что-то вроде «Металлистов проспект, у дома номер пять», Верочка накинула синий плащик и со слезами на глазах крикнула:

— Может, он там помирает, может, его избили, и он бредит, и все равно помирает! Может, он думает о суициде и его надо спасать! Какие вы друзья, вы… да знаете, кто вы…!

Котя, на миг замолчав, снова прыснул от смеха, Игнат закурил. Верочка Розенблюм ушла.

— Слышишь, Коть! А Коть!

— Чего?

— Пятый дом на Металлистов – оттудова кладбище начинается, Большеохтинское. Оригинально для свидания, а? Ай да Генка, ай да скотина…

Котя с Игнатом доели всю Верочкину праздничную стряпню, пересмотрели все альбомы с фотографиями, обшарили всю квартиру в поисках хоть чего-нибудь из жидкостей, что горят, и, распив бутылку припасенного в серванте вина, забеспокоились. Пробила полночь, а никто не возвращался. И не звонил.

— Да дело ясное, милуются себе, поди, тьфу… Верка у нас девка богатая, ей всяких оборванцев жалко, вроде Генки, – Игнат нервно закурил.

— «Позорная звезда», однако, — деловито заявил Котя, включая магнитофон.

— Погромче вруби.

В их окно глядели такие же соседние окна – с тонкими занавесками, чахлыми цветами и кастрюльками. Подумалось Коте, что окна похожи на глаза, неустанно глядящие в пустоту, а мелькающие в этих окнах люди и предметы – то, что этим стеклянным глазам видится в этой вечной пустоте. Котя почему-то испугался этого ощущения собственной ирреальности, и схватил Игната за худую руку.

— Знаешь, чего… – поморщился Игнат, выпуская струйку сизого дыма, — я поеду этих дураков поищу. Ночь, черт его знает, что случиться может. Да и сигареты кончились. Здесь будь, через час приедем. Ну, или приеду…
Котя прождал до пяти утра. Когда рассвело и он, трясясь от непонятного страха, выглянул в окно, то ни одного человека не увидел, даже старика-дворника, ни единого пса. Ни огонька – все окна были тихи, пусты и темны, будто разом за эту ночь умерли все, а Котя, нелепый и никчемный, остался почему-то жить. Поднял трубку – в ней ни звука, только слабый, еле слышный треск. Чуть дрожали на ветру занавески, блестели пустые тарелки и фужеры…

Тихо заплакав, Котя вышел в подъезд. Огромное его окно, глядевшее на многоэтажный серый дом, взглянуло и на Котю. Тот вдруг исчез – без слова, без крика. И не осталось никого.